Буду вывешивать здесь по главам. Замечания и идеи приветствуются.
Лайло
Глава четвертая
Я никогда так долго не спала. Когда мне пришло в голову открыть глаза, на шторах и потолке директорского кабинета уже игралось солнце, припекая по-настоящему, как в родном Бошбулуке.
Я встала и пошла в туалет – умываться. Папа раньше всегда напоминал мне, что надо делать сначала – не бежать к холодильнику в поисках пакета молока или к буфету за печеньем. Сначала надо сходить в туалет, потом умыть лицо, потом почистить зубы, а потом снова умыться и как следует причесать волосы. И вот после всего этого уже можно бежать к холодильнику или к буфету.
В кабинете я не увидела холодильника или буфета, но за неприметной дверью в тон обоев я нашла туалет и душевую кабинку. Я умылась, как полагается, но почистить зубы оказалось нечем – в стакане на раковине лежала половинка тюбика зубной пасты, но зубных щеток не было ни одной. Да я бы и не стала чистить зубы чужой щеткой, это же противно.
Зато я нашла расческу – простой гребешок с отломанной ручкой, но с целыми зубьями.
Обратно в кабинет я вошла умытая и причесанная, как принцесса, жаль только папа не видел.
В кабинете уже хозяйничала Василиса Ивановна, одетая совсем по-домашнему, в цветастый халат и смешные мохнатые тапочки в виде розовых собачек.
- Доброе утро, лапочка. Как тебе спалось? – она улыбалась широко и ласково, почти как мама, убирая постельное белье с дивана, где спала я, и с четырех стульев, составленных в ряд, где спал папа.
- Я спала плохо, Василиса Ивановна, - честно призналась я.
- Отчего же, милая моя?
- Я ночью слышала, как плачут дети вон там, за каналом, на той стороне.
- Да это не дети плакали, что ты. Это обезьянки кричали. Здесь же обезьянки живут, ты знаешь? И вот это они кричали, - начала мне врать Василиса Ивановна так неубедительно, что, в конце концов, махнула на меня рукой и неожиданно заплакала.
- Господи, какой же ужас творится вокруг, за что нам все эти страдания, - произнесла она, крестясь в окошко, где не было видно ничего, кроме слепящего солнца.
Я вдруг захотела было сказать Василисе Ивановне, что мы-то с ней, как раз, похоже, не очень-то и страдаем по сравнению с остальными, но потом решала промолчать. Папа говорил, что нельзя делать замечания взрослым, даже если взрослые кривляются как дети.
- Хочешь есть? – спросила она вдруг меня каким-то сухим, профессиональным тоном.
- Спасибо, Василиса Ивановна. Я подожду папу.
- Папа придет не скоро. Они ушли штурмовать «Радугу». Все наши мужчины ушли. Пришли другие, которых прогнали из-за восточного моста. Избитые все ужасно.
В ее голосе было что-то такое, что заставило меня насторожиться.
- Вы боитесь, Василиса Ивановна?
Она не стала мне сразу отвечать, а затолкав белье в шкаф в тумбу под телевизором, пошла на выход и только там, в дверях, ответила:
- Боюсь, конечно. Здесь все боятся.
- Папа никого не боится, - сказала я ей гордо и она промолчала в ответ, выходя из кабинета.
В большом обеденном зале «Хризантемы» оказалось неожиданно много народу: на стульях кафе сидело около десятка мужчин в фирменных косоворотках, по виду все наши, братья таджики. Еще столько же наших братьев были в оранжевых жилетках – они не торговцы, а уборщики. И еще человек пять были в обычной одежде – я догадалась, что это те наши, кто просто накануне пришел в парк погулять. Всех мужчин объединяло наличие синяков и царапин на руках и лицах, некоторые были неумело перевязаны какими-то тряпками. Но выглядели эти люди все равно внушительно, они сидели на стульях прямо, а их глаза смотрели дерзко.
- Ничего себе, какая армия к нам пришла, - вслух удивилась я и знакомый голос рядом ответил:
- Да, это сила. Сила всегда идет к силе. Запомни это, Лайло.
Рядом со мной стоял Ахмед и снова я увидела, как он будто небрежно поправляет свою пиратскую повязку. Я поняла, что ему нравится быть похожим на пирата.
- Дядя Ахмед, ты же похож на Джека Воробья.
Несколько человек рядом засмеялись, но Ахмед строго взглянул на них:
- Кто на кого похож, мы сейчас узнаем. Наши сейчас зачищают «Радугу» от спортсменов и быков. Мне нужно две пятерки добровольцев, из тех, кто может драться.
Никто из новичков не подал виду, что боится, все закричали, что готовы идти.
- Мы все пойдем, все будем уничтожать врагов. Только дай нам оружие, брат, - попросил один из уборщиков. У него была сильно разбита голова, из некоторых ранок еще сочилась кровь, поэтому казалось, что на нем надета черно-красная шапочка.
- Тебя как зовут? – прищурился последним глазом на него Ахмед.
- Я Гург Карим.
- Если ты Волк, ты должен рвать врагов голыми руками, глотки им перегрызать, - ухмыльнулся Ахмед.
- Мы уже пробовали – без оружия с ними не справиться. Ты же знаешь, почему мы бежали к вам с восточного острова. У спортсменов и бандитов есть оружие, у нас ничего нет, кроме рук и ног.
- Нет, вы бежали не поэтому. Вы бежали, потому что у вас не было командира. Без командира любое войско – это стадо баранов. У нас есть такой командир, это Султан Махмуд. И с ним мы победим любых врагов.
Это слова избитые мужчины выслушали молча, но на их лицах было написано разочарование. Они явно не поверили Ахмеду.
Раздался удивительно знакомый писк и я с изумлением увидела, как Ахмед достает настоящую рацию.
- Прием, - отозвался он на русском, а потом добавил на таджикском:
– Мы готовы, Султан.
- Бери три пятерки новых бойцов, самых здоровых. Веди их к северному мосту и там поставь их так, чтоб всем видно было, - услышала я голос отца. Он тоже говорил на таджикском.
- Чтобы всем видно было? – переспросил Ахмед с недоумением.
- Да. Нужно, чтобы они поверили, что мы пойдем оттуда.
- Понял тебя, Султан. Выдвигаемся.
- Давай брат, очень жду.
Ахмед вышел из зала, и тут же поднялся гомон. Все говорили одновременно, перебивая друг друга. Общее мнение было таким – идти нужно, но с оружием.
- Еще раз получать дубиной по хребту не хочу.
- Против спортсменов без ножей не выстоим.
- Хотя бы палки надо найти, зомби же еще вокруг шляются.
Вернулся Ахмед. На плече у него висел на ремнях багор окровавленным концом кверху, а в руках Ахмед держал ящик с сигнальными файерами.
- Быстро делимся на пятерки, командиры пятерок ко мне, - приказал он.
Только что роптавшие было мужчины подчинились, послушно распределяясь между собой на пятерки.
Первым к Ахмеду подошел Гург.
- Мои бойцы готовы, командир, - сообщил он.
Ахмед отсчитал ему пять файеров. Потом снял с плеча багор:
- С этим работаем так: как видите сильного бойца, двое отвлекают, один втыкает ему крюк в спину или ноги. Хотя лучше в живот.
Гург передал файеры своей пятерке и сам взял багор.
- Вот это дело! – сказал он, потрясая своим новым оружием.
Ахмед снова вышел, а через минуту вернулся с аналогичным набором – багор и пять файеров. Этот багор тоже явно успел побывать в деле, судя по присохшей к железному крюку кровавой слизи.
Ахмед отобрал для атаки три пятерки, а двум оставшимся приказал встать в охранение.
- Встаете здесь и здесь, внимательно наблюдаете. Если видите чужих, сразу атакуете. Зомби здесь, во дворе, убивать не нужно, отгоняйте их подальше и там уже гасите. И выройте по две большие ямы для трупов с каждой стороны. Известь и хлорку получите у Василисы.
Я попробовала тихонько пройти за первой пятеркой, но успела только выйти на крыльцо, когда почувствовала на плече тяжелую руку:
- Лайло, твой отец специально послал меня сюда из боя, чтобы я не позволял тебе делать глупости. А ведь я очень нужен сейчас там. Если мы там проиграем бой, мы все умрем. Ты поняла меня?
- Я поняла, дядя Ахмед. Клянусь своим именем, я не пойду отсюда дальше двора.
- Хорошо, Лайло, я тебе верю. Жди, мы скоро вернемся с победой, - Ахмед демонстративно достал свой револьвер из-за пояса, посчитал патроны в барабане, защелкнул барабан на место и пошел во главе нашей маленькой армии.
Я посмотрела, как они идут, шагая в ногу, будто солдаты на параде. Когда спина последнего воина скрылась за желтеющими листьями акации, я внимательно огляделась. Бойцы из последней пятерки разбрелись по двору, не столько наблюдая за ситуацией вокруг, сколько знакомясь с новой для них обстановкой нашего кафе.
На меня все они смотрели с осторожным уважением. Видно, им уже успели сказать, что я дочь самого Султана.
Я неторопливо прошлась по песчаной дорожке вдоль главной витрины кафе, миновав первый пост охраны, где дремал на пластиковом стуле повар из хозяйственного взвода. Там я постояла немного, потом снова прошлась по дорожке, а потом зашла за кустики.
Никто меня не окликнул, не остановил. Я чуть постояла там, замерев, а потом осторожно пошла дальше – туда, где, по моим воспоминаниям, в прошлую ночь плакали дети.
Я прошла туда, где утром вставало солнце, и быстро добралась до воды – это был один из каналов парка, довольно широкий в этом месте. Вот почему здесь нет много наших постов – вода защищает нас с этой стороны надежнее, чем любая армия.
Я немножко посидела на берегу, прямо на травке, вглядываясь в противоположный берег. Там было видно только кусты и деревья, ни людей, ни даже птиц я не заметила.
Я встала и подошла к самому берегу, зачерпнув рукой воду. Вода оказалась очень теплой и я подумала, что можно будет искупаться, пока тут нет никого. В родном Бошбулуке я купалась каждый день, начиная с апреля и заканчивая октябрем, хотя вода там, в наших озерах, была ключевая и никогда не нагревалась как следует.
Я еще раз огляделась, а потом сняла джинсы и футболку, положив их на травку. Я вошла в воду без всплеска, потому что, несмотря на тишину, все равно немножко боялась – ведь сюда могли явиться враги или зомби и испортить мне развлечение.
Я тихонько проплыла до середины канала, когда услышала странный гул, будто множество людей разговаривает шепотом. Гул доносился со стороны противоположного берега, но не прямо оттуда, а будто наплывал на меня сверху. Я позволила течению поднести меня туда поближе, почти к самому берегу, и в просвет между кустами действительно увидела несколько десятков, а может быть, сотен людей. Они сидели на залитой солнцем траве группами по 3-5 человек и, похоже, действительно все разговаривали шепотом.
Лужайка, на которой они все находились, не была плоской, напротив, это был невысокий холм неправильной формы. Сторона, обращенная ко мне, была более пологой и на ней расположились группы людей, среди которых я увидела детей. Дети тоже вели себя странно – они не бегали, ни прыгали, ни кричали. Они сидели или лежали рядом со взрослыми и, похоже, даже не шептались, а просто молчали.
Мне стало холодно недвижимо лежать в воде и я решила выбраться на берег. Удобного выхода не нашлось, пришлось хвататься за дерево и подтягиваться на нем, чтобы не увязнуть по пояс в мерзком черном иле.
Выбраться без всплеска не удалось и я с испугу присела на корточки, прячась за кустами и пережидая возможную реакцию со стороны этих странных людей. Впрочем, никакой реакции я не дождалась – все люди по-прежнему сидели или лежали, почти не двигаясь, и тихонько жужжали друг другу в уши. Именно жужжали, вот так: «Жу-жу-жу, жу-жу-жу».
Я сидела там минут десять, пока у меня не затекли ноги. Тогда я тихонько встала и пробежала до высокой цветочной клумбы, составленной из пластиковых поддонов разной ширины и формы.
Оттуда было совсем близко до первой группы этих жужжалок и мне стало слышно все, что они говорят друг другу.
- Я же говорила тебе, нахрен нам сдался этот Парк культуры. Сидели бы сейчас дома, на кухне, я бы гуляш приготовила, шоу «Голос» смотрели бы по телику…
- Не ори так, дура, опять придет этот, мне же огребать за тебя придется.
- Тебе не привыкать огребать, чудило ты мое. Потерпишь, утрешься. Не впервой.
- Я сказал, говори тише, сука!
- И что? Что ты мне сделаешь, хипстер сраный, полицию вызовешь? Хочу и говорю! Ты нас сюда притащил, дебил! Сидели бы дома, горя не знали!
- Мама, папа! Не кричите так, снова же всех бить начнут. А у меня ножка с прошлого раза еще болит!
- Насрать мне на твою ножку! И на тебя, сука тупая, тоже насрать! Что ты мне опять мозги полоскаешь с утра пораньше, тупая ты овца!
Потом они вдруг все разом замолчали и я осторожно выглянула из-за клумбы, посмотреть на них на всех.
Она оказалась упитанной блондинкой в цветастом сарафане. Он оказался ничуть не похож на хипстера – в некогда белых, а сейчас желто-серых брюках, и в потертой джинсовой куртке он, скорее, походил на типичного работягу с завода металлоизделий, каких у нас в общаге жил целый этаж. Их ребенка я не разглядела – он лежал на траве и толстые ляжки блондинки загораживали его мне целиком.
А потом я увидела тех, кого они боялись. По гравийной дорожке, опоясывающей холм, к ним прошли быстрым шагом трое парней в спортивных костюмах. В руках они держали бейсбольные биты.
- Что неясно было сказано про разговоры в лагере? Кто не понял? А ну-ка встал, ты, моромой!
Работяга послушно встал, заранее прикрывая руками голову, но его с размаху ударили по коленке. Раздался отчетливый хруст, мужик тут же упал на траву, катаясь и подвывая от боли.
- Ты все понял, мразь?!
- А-а-а, я все понял, да! Но это не я разговаривал, не я!
- Насрать, кто из твоих тут рот разевал. Ты отвечаешь за них, понятно?
- Да, понятно, понятно, я все понял, - он нервно скулил в ожидании второго удара, но они больше не стали его бить, а пошли дальше, шагая по гравию вокруг холма в наступившей внезапно оглушительной тишине.
Впрочем, когда эти трое скрылись за поворотом, над холмом снова начал мерно подниматься тихий, но отчетливый гул: жу-жу-жу.
- Я же говорила тебе, нахрен нам сдался этот Парк культуры. Сидели бы сейчас дома, гуляш бы потушила, - вдруг донеслось до меня снова.
Я подумала о том, что мне совсем не жалко этих людей. Ну, разве что детей немного жалко, а взрослых – вообще ни капельки. Эти люди в той жизни постоянно строили из себя каких-то падишахов, они подъезжали к парку на умопомрачительно дорогих блестящих машинах, подзывая таких, как мой отец, указательным пальцем. И такие как мой отец подносили им мороженое и потом униженно благодарили, если те разрешали оставить сдачу. А эти важно выходили из машин, покрикивая на жен и детей, и презрительно глядя на нас, а потом шествовали по мостам парка в предвкушении веселья, которое им доставляли мы и такие как мы.
И вот сейчас этот мир перевернулся. Но мы устояли, мы даже даем сдачи тем, кто перевернул этот чужой для нас мир, а эти, для кого этот мир был изначально построен, всего лишь робко жужжат, лежа на травке, как типичные бараны. Да еще скулят, когда им ломают кости в воспитательных целях. Я вот ломала палец в драке, но даже виду не подала, как мне больно, потому что иначе враг будет торжествовать. Я плакала от боли потом, дома, а тогда я смеялась и кричала врагам из старших классов все обидные слова, какие могла вспомнить. И они тогда поверили, что я победила их в драке и отвязались от меня на целый месяц.
Я еще немного посмотрела на них на всех, после чего встала во весь рост и спокойно пошла к берегу. Я не стала больше прятаться, потому что меня не пугали ни эти зашуганные людишки, ни спортсмены, которые на них так жестко отрывались.
Жужжание за моей спиной усилилось и я повернулась к ним лицом.
- Вы все жалкие трусливые макаки! Вы все трусы! – крикнула я им всем во весь голос.
Я услышала знакомые шаги, а потом из-за поворота показалась та самая троица.
- Эй ты, овца, а ну-ка сюда иди!
- Я не овца, а человек. А вот ты – сраный козел! – сказала я ему лично, показала на прощание всем средний палец, как в моем любимом фильме, и прыгнула в воду.
Когда я доплыла до другого берега, спортсмены успели охрипнуть, но это обстоятельство меня совсем не задело. А вот то, что на берегу меня встречал мрачный как туча одноглазый Ахмед с нагайкой в руке, тронуло меня так, что я подумала, не переплыть ли канал обратно.